Дмитрий Гололобов, веб-портал slon.ru
У нашего президента есть несколько хобби. Все, например, знают про его любовь к продукции фирмы Apple. В последнее время стало ясно, что у Дмитрия Анатольевича есть хобби и в иной сфере. Законодательной. Это усиленная правка Уголовного и Уголовно-процессуального кодексов, особенно в части экономических преступлений.
Создается впечатление, что кто-то из его советников (думать, что сам президент может ошибаться, конечно, неправильно) считает, что чем чаще правишь указанные кодексы, тем они лучше становятся и тем больше защищены права рядовых граждан и нерядовых предпринимателей. То есть, сначала были «первые медведевские поправки», потом «вторые», «третьи»...
Уголовный кодекс, а вместе с ним уголовная политика переходят в режим «ручно-поправочного» управления и ненаучно-административного «тыка». Нет там только одного – системного подхода. Если зайцу пришить еще лапок, он сороконожкой не станет. Авторы президентской методики исправления уголовного и уголовно-процессуального законодательства об этом явно забывают.
Разумеется, хорошо, когда уголовное законодательство в России смягчают. За столетия оно вообще существенно смягчилось по сравнению с имевшими место «потоком и разграблением» по Русской правде (хотя, увы, сейчас это тоже иногда случается). Однако смягчение законодательства, в особенности уголовного, имеет всегда некие неожиданные эффекты – как положительного, так и отрицательного свойства.
Интересно посмотреть последним поправкам, предложенным президентом, так сказать, «в глаза». А посмотрев, хочется сделать то, что когда-то сделал Робинзон Крузо: написать на одной части листа «хорошо», а на другой – «худо». Мне любопытно, прежде всего, что будет с экономическими преступлениями. Что дает устранение нижнего предела санкций? С первого взгляда – замечательную возможность гибче применять закон в тех или иных ситуациях. То есть, в случае необходимости дать совсем мало. Совсем много была возможность дать и раньше.
Но там, где возникает возможность дать совсем мало, немедленно возникает то, что одни специалисты любят называть «полем для договоренностей», а другие «коррупционной составляющей». Не следует забывать, что политика судов в части назначения наказания у нас строится, как во многих судах на Западе, на неких sentencing guidelines («инструкциях по назначению наказания»), где четко написано, сколько и за какую кражу можно, например, дать и какие есть смягчающие обстоятельства. Поле для творчества у связки «судья–следователь» – просто огромное, да и по отдельности они много что наворотить могут.
Так что положительное, в общем и целом, решение для отдельных господ, особо интересных российской юстиции, может обернуться специальным потайным списком: сколько то или иное смягчающее обстоятельство будет стоить и во сколько обойдется, чтобы получить ну совсем по минимуму.
Следует также учесть, что для экономических преступлений, которые являются тяжкими, важна не только и не столько минимальная санкция, которой тут при современной уголовной политике и статистике оправдательных приговоров вряд ли дождешься. Важно ограничить максимальную санкцию. Это имеет значение и в условиях, когда возможность «отрегулировать» причитающийся тебе срок путем сделки со следствием ограничена законодательно: или двумя третями, или (как предполагается сделать) половиной максимального срока.
Реально значимым вопросом для любого экономического преступника был, есть и будет вопрос: как раскаяться, возместить ущерб и гарантированно не сесть? Законодательство должно ясно и четко отвечать на этот вопрос. Иначе сознаваться, каяться и возмещать ущерб будет уже совсем «мелочевка», укравшая три мешка картошки, которой реально ничего не грозит, а «крупняк» предпочтет побегать по миру.
Отсутствие минимума санкции при сохраненном максимуме и при ограниченной возможности сделок со следствием ответа на этот вопрос не дает. Следовательно, модель не работает.
Вопрос может быть решен, соответственно, опять же путем введения аналогов тех же sentencing guidelines, которые, увы, у нас рассматривают сугубо как попытку посягнуть на независимость судов (ну и, конечно, на их возможность что-то заработать, так как при наличии четкой инструкции особо не пофантазируешь). Он также может быть решен дальнейшим совершенствованием модели сделки со следствием. В противном случае предлагаемая сейчас модель управляется только либо в ручном режиме либо путем коррупционных методов.
Что же касается штрафов, то тут, хоть плачь, не произошло долгожданное замещение существенного количества санкций в виде лишения свободы чисто финансовыми. Не оштрафуют теперь Ходорковского и прочих. Как-то это все «не бьется» с концептуальной идеей президента наказывать стократным штрафом за взятки. То есть в этом плане новая инициатива президента построена по старому «черномырдинскому» принципу «хотели как лучше, а получилось как всегда»: сделали, засветились, что-то вроде смягчили – и ладно. Хотя чувствуется желание власти выстроить модель борьбы с экономической преступностью по принципу «crime does not pay» (преступление прибыли не приносит), но какое-то уж очень неуверенное. Эффекта для экономических преступников это иметь пока не будет, поскольку не будет возможности заплатить крупный штраф и окончательно «закрыть» вопрос своего уголовного преследования.
Да и гипотетически, даже если бы и была существенная замена «тюремных» санкций финансовыми, когда бы наш запуганный судебный корпус начал внедрять это все в практику, не думая о том, что завтра к нему придут и спросят, сколько ему дали? Без пары лет бессмысленных метаний и пары разъяснений Верховного Суда точно бы не обошлось. Борьба же с экономическими преступлениями и, прежде всего, с их корпоративной разновидностью должна идти только системно – путем создания соответствующих стимулов для участников процесса.
С одной стороны, преступнику должно быть выгодно заплатить, пусть даже и много – и «рассчитаться вчистую» с государством. С другой – законодательство должно «отсекать» попытки предъявления необоснованных претензий как государством, так и частными лицами. Соответственно, можно доработать законодательство на концептуальном уровне в соответствии с другим озвученным предложением президента: чтобы преследование по экономическим преступлениям осуществлялось исключительно на основании заявления потерпевшего. Если начать внедрение этого предложения, то будет возможен некий аналог западного режима противодействия commercial fraud, когда дела о коммерческих мошенничествах рассматриваются в порядке гражданского судопроизводства исключительно по инициативе истцов.
С одной стороны, это сильно удорожит и затруднит преследование преступников-ответчиков в тех случаях, когда преступление не носит очевидно уголовного характера и нельзя просто подать заявление о преступлении. С другой стороны, это переносит бремя борьбы со сложными экономическими квазипреступлениями – когда непонятно, что и где украли и украли ли вообще – на плечи заинтересованных лиц-заявителей.
Подобные процедуры в западной практике обеспечиваются весьма внушительным антуражем правовых средств: раскрытие информации и арест активов, иное, чем в уголовном процессе, бремя доказывания, возможность предъявлять иски к большим группам сопричинителей, широкие возможности осуществления взыскания. Пока же за все у нас, как и прежде, будет отдуваться государство, неуклюже пытаясь годами расследовать сложнейшие коммерческие схемы. Штрафы пока постоят скромно в сторонке.
Таким образом, новая инициатива президента является – по крайней мере, для сферы экономической преступности – лишь маленьким камешком. От него вроде как пошли большие круги, но много тины он со дна не поднял. Будем ждать, что все-таки президент захочет бросить камень побольше и повесомее.
