- Олег Васильевич, по понятным причинам за точку отсчета мы берем 1991 год. Каким он был лично для вас, студента третьего курса АГПИ?
- Ну, начнем с того, что к этому времени я уже два года был в политике, состоял в Объединенном фронте трудящихся — ОФТ. Я видел деградацию КПСС, был критиком Горбачева, понимал, что приватизация не принесет никакого добра стране и уже имел определенный опыт организационных действий.
У меня не было никаких иллюзий в отношении перспектив страны. Я марксист, а марксизм это системный подход, позволяющий видеть большие процессы в их развитии.
Весной 1991 года я опубликовал статью в газете «Волга», где писал, что грядущее акционирование предприятий приведет к сосредоточению акций в руках крупного бизнеса, а вслед за этим исчезнет и демократия. В итоге граждане окажутся и без социальных прав, и без политических свобод.
Через год на воротах заводов и фабрик появились надписи: «Зарплаты нет. Покупаем акции», а через два года из танков было расстреляно здание Дома Советов и путь парламентской республики был закрыт.
- Помните «модный вопрос» в ту пору? На чьей стороне вы были 19-21 августа 1991 года?
- В декабре 1990 года я вступил в КПСС, причем честно написал в заявлении, что намерен бороться против антикоммунистической политики Горбачева. Но к лету 1991 года я пришел к выводам, что искренних социалистов за пределами партии куда больше. Партийная дисциплина истребила способность к критическому мышлению внутри КПСС и в условиях поворота к капитализму рассчитывать на активность этой партии не приходилось.
Парадоксальным образом картина проявилась в августе 1991 года. Мы как раз в Астрахани собирали марксистскую конференцию, приезжали товарищи из Москвы, Самары и других городов. И вот по Центральному телевидению выступают вожди ГКЧП и говорят о социализме. На этом фоне местные начальники блокируют нам аренду зала. Нет, мы, конечно, нашли, где встретиться, но картина была очень показательна.
Победа ГКЧП закончилась бы примерно тем же: приватизация, сокращение социальных и политических свобод. Другое дело, что потерь, наверное, было бы меньше, чем при Ельцине, но концепция точно не была ни левой, ни социалистической.
- То есть, вы были сторонником третьего пути?
- Да. Социалистической демократии.
- Демократии в ту пору было с избытком. Вспоминаются митинги и собрания самого разного толка — коммунисты, демократы всех мастей, монархисты, анархисты и прочая-прочая… Как вы себя ощущали в этой конкурирующей массе?
- Действительно, палитра была самая яркая. Существовал у нас гайд-парк на улице Халтурина (ныне Ахматовской). И я в субботу утром, прихватив с собой пару плакатов, газеты и бельевую веревку для размещения этого агитматериала, шел туда. И чувствовал себя очень комфортно. Мы дебатировали, отстаивали каждый свою точку зрения. Наверное, там я и приобрел первый опыт публичных дискуссий, в том числе мы спорили с такими известными общественниками, как Борис Хайкин и Сергей Щербаков. Это было очень интересное и живое время, насыщенное энергетикой! Политика была совсем другой. Более открытой и честной.
Первый антиельцинский митинг у нас был в июне 1991 года, не очень многочисленный, но кристаллизующий, как бы точка сборки единомышленников.
После распада КПСС именно я возродил культуру демонстраций на 7 ноября и 1 мая. Партийное начальство тогда искало работу и им было не до левых мероприятий, а мы в ОФТ проводили шествия по маршруту от магазина «Каспий» и до площади Ленина.
Тогда же я обрел и опыт создания коалиций. Зимой 1991 года в городе возник реальный транспортный коллапс. Уехать практически было невозможно, на остановках стояли толпы, а погода выдалась морозная. И вот тогда мы – и ОФТ, и демократы, в общей сложности, человек сорок, пришли к горисполкому, поднялись на уровень почти второго этажа, чтобы спросить – «доколе?». И судя по тому, что ситуация довольно быстро изменилась, определенный результат был.
- Политика — дело безусловно интересное, но давайте о хлебе насущном? Ведь, увы, именно в это время на горизонте замаячил голод в буквальном смысле этого слова. Как жили лично вы?
- Как и большинство. Экономили на всем, включая продукты питания. Хорошо помню, что бутерброды, которыми я питался, представляли собой черный хлеб с солью. Наша семья никогда не была богатой, а уж с января 1992 года, когда отпустили цены, сразу стали бедными. Мама работала инженером-проектировщиком, заказы на проектирование резко сократились, зарплата упала. И моя стипендия отличника превратилась в копейки. Ну а что творилась вокруг — тяжело вспоминать. Люди, лишенные зарплаты и дохода, покупали для еды комбикорм! Было и такое.
- 1992 год — время шоковой терапии. Вы представляете интересы трудящихся. По крайней мере, так это звучит. У людей — широкий спектр проблем. Чем можно было им помочь?
- Пошли огромные долги по зарплате. Мы создали и развивали тогда профсоюз «Защита», организовали его ячейки на многих предприятиях. Встречались с работниками, объясняли им все опасности приватизации и акционирования «по Чубайсу», проводили различные акции социальной солидарности, антиельцинские митинги. Пытались препятствовать акционированию, сохраняя госсобственность, объясняя людям их права. Даже ежемесячную газету выпускали - «Рабочее движение».
К сожалению, тогда еще не все понимали опасность капитализма. Многие считали, что при рыночных отношениях тот, кто работает хорошо — жить будет тоже хорошо. Будет много зарабатывать, комфортно отдыхать, иметь все блага. Всё просто. На самом деле вышло далеко не так. Можно добросовестно трудиться с утра до ночи и жить в бесконечных долгах.
- Вы позиционировали себя как оппонент власти, ее критик и даже противник. Как действовала тогда власть? Как вы оцениваете ее действия сегодня, спустя три десятка лет?
- Это была смена эпох. Я помню выступления в Рыбвтузе с требованием отставки многолетнего первого секретаря обкома КПСС Леонида Бородина. Я был на последней конференции обкома КПСС, где избирали руководителем Геннадия Горбунова, с трудом излагавшего программную речь. Но у всех у нас эта эпоха ассоциируется с Анатолием Петровичем Гужвиным.
Гужвин был человек открытый, демократичный и всегда готовый вслушаться в проблемы обычного астраханца, помочь в их решении. На меня произвело глубокое впечатление, когда я случайно встретил его в коридоре администрации и он первым протянул мне руку. Любое серьезное выступление людей вызывало у него отклик и поиск решения. Не всегда это было возможно, но в таких случаях Анатолий Петрович спрашивал, есть ли другие вопросы, в которых он мог бы помочь.
Думаю, что именно поэтому он и воспринимал работу ОФТ и профсоюзов «Защита». Мы ведь не только критиковали, но и стремились найти решение. И он нас подталкивал к этому. Гужвин, конечно, на меня сильно повлиял в моем развитии и формировании. Мы учились не только поднимать вопросы, скажем, по долгам по зарплате, но и заниматься их «расшивкой», выясняя — кто кому должен и какие варианты решения возможны. Например — как сделать так, чтобы поступающие на счет платежи в первую очередь шли именно на выплату зарплат рабочим, а не на иные цели. Тогда ведь федеральное законодательство еще не гарантировало эти приоритеты. Гужвин это видел, и подобная совместная работа способствовала пониманию. Позже, когда я уже был избран в Госдуму, он поручал мне отдельные переговоры в правительстве, и удавалось успешно привлекать средства в регион.
- И давайте припомним еще одну рубежную для страны дату. Октябрь 1993 года. Войну президента и Верховного совета. Вы же были непосредственным участником тех событий?
- Да, был. Мы с моим товарищем, рабочим активистом Павлом Петровичем Анищенко тогда поехали в Москву.
- На баррикады?
- На баррикады. Я лично участвовал в их строительстве около здания МИДа. Далее была нейтральная полоса, и там находилось кафе, куда мы ходили пить кофе, греться. С другой стороны приходил за кофе ОМОН. Было очень холодно. Я приехал целенаправленно, осознанно, участвовал во всех событиях. Цель была конкретная — Ельцин должен уйти, стране нужна парламентская республика, что сохранило бы основные демократические институты. А Ельцин с олигархией растоптал тогда парламентаризм со всеми вытекающими последствиями.
3 октября я участвовал в манифестации, которая шла к Белому дому. Нас обстреливали из здания Совета экономической взаимопомощи — СЭВ. Приходилось ложиться, прятаться за «фээсками». Был непосредственным свидетелем того, как рота внутренних войск переходит на сторону восставших. По призыву Руцкого мы потом выдвинулись к Останкино. Нас в группе было десять человек, у одного автомат, у других дубинки или вообще ничего.
Позже мы вернулись к Дому Советов. «Моя» баррикада была у моста через Москва-реку. К утру я сильно простыл, и вынужден был уехать в общежитие. В «Живом журнале» я потом разместил довольно развернутое описание тех событий, желающие могут посмотреть.
- Закончилось противостояние не в вашу пользу…
- Не в нашу. Не в пользу страны. Мы получили переход собственности к крупному капиталу и свертывание политических свобод. Но в своей моральной правоте я нисколько не сомневался, а сейчас она и большинству понятна. Демократия и парламентаризм закончились именно тогда, дальше был просто переходный период к централизации.
- Поскольку мы в нашей рубрике исторические события рассматриваем в том числе и через астраханскую призму, давайте штрихами сравним ту Астрахань и Астрахань нынешнюю. Что она потеряла и что приобрела?
- Я очень люблю наш город, наш климат, наш колорит, наших людей. Поэтому очень переживаю утраты и радуюсь хорошим изменениям.
Что потеряли? Ну, в первую очередь, в советское время было же совершенно невозможно представить, чтобы астраханцы в массовом порядке выезжали на заработки! Не было такой миграции, уезжали единицы.
Социальная среда оставалась однородной, люди работали на благо малой Родины. Новое время, увы, вызвало мощнейшие миграционные процессы, астраханцы уезжают в поисках дохода. И это результат неправильной политики, ведь мы видим, что в соседних регионах положение отличается.
Изменилась архитектура. Не всегда удачно. Иногда всего лишь одно «чужеродное вторжение» убивает целый квартал, как это мы видим на Косе. А таких «вторжений» множество. Но в то же время, жизнь, конечно, стала комфортнее. Например, во времена моей юности улица Академика Королева была щебеночной и не только она. Отреставрирован Кремль, появилась хорошая Набережная Волги, мост через Болду, кардиоцентр. Но потерь мне, кажется, несоразмерно много, а приобретения могли быть масштабнее.
- История, как известно, не терпит сослагательного наклонения. И тем не менее. Если оценивать события постфактум, то что, на Ваш взгляд, можно было бы сделать или напротив — чего не надо было делать, дабы минимизировать последующие трудности и потери? И был ли распад СССР неизбежностью?
- Отвечу как историк. Любое событие имеет объективные предпосылки. И революция 1917 года и события 1991-го, и сегодняшний день. Да, распад СССР с точки зрения исторической объективности был неизбежен. Также как Югославии или Чехословакии. Важно – на чьей стороне ты находишься в этот момент. Всегда есть некий моральный выбор. К концу 80-х годов Советский Союз уже не мог удержаться, не было социальной базы. Народ никакой властью и политическим опытом не обладал. Власть была у номенклатурной верхушки. Пока там сидели боевые полковники времен Великой Отечественной войны — господствовала аскетичная советская идеология. Но старое поколение ушло, пришли новые люди. С иными запросами. Власть у них была, а жить на широкую ногу не получалось. Вот они и стали выгодоприобретателями распада страны.
То есть историческая неизбежность имела место, но вот собственный выбор… Было ли тогда отчетливое понимание, что эти перемены просто убьют образование, здравоохранение и восьмичасовой рабочий день? У меня лично оно было, и я постоянно высказывал эту точку зрения, спорил, аргументировал. Но многие наивно надеялись на лучшее. И на выходе получили этот самый капитализм в его неприкрытом виде. А я за другой путь, я социалист.
