- Ирина Васильевна, в каком статусе застал вас тот самый, переломный 1991 год? Какие события врезались в память тогдашней «студентки, комсомолки, спортсменки и просто красавицы»?
- К тому времени у меня уже был опыт работы в обкоме комсомола и Кировском райкоме партии. И по партийной линии я проходила обучение в Москве, в Академии общественных наук. Три года училась в аспирантуре, готовила диссертацию по философии. Вот там и «накрыл» меня исторический август 91-го.
Я жила в общежитии на Вернадского. Со мной летом находился семилетний сын. И как раз муж приехал в командировку. Собирались погулять по летней Москве. И, что интересно, утром 19 августа у мужа была назначена встреча в центре, у памятника Юрию Долгорукому. А в это время по Вернадскому пошла тяжелая техника — танки, бронемашины. Я почему-то была уверена, что это подготовка к параду или что-то в этом роде. Приехали в центр, там толпы людей. И танки. Я, совершенно не понимая ситуации, радуюсь, что ребенку можно их показать близко. Он попросился даже залезть внутрь. В танк не пустили, а вот в БМП военные дали ему возможность забраться. Слышу в толпе голоса: «Надо идти к «Белому дому». Думаю — зачем?
И вдруг подходит какой-то мужчина и говорит: «Мамаша, вы что не понимаете, что тут становится опасно? Могут начать стрелять! Уходите, пока метро работает!». Мы уехали в общежитие, и уже там, по телевизору узнали, что в стране введено чрезвычайное положение.
- Что это меняло лично для вас?
- Очень многое. В общежитие потом пришли какие-то люди. Не военные, хотя и с автоматами. Выглядели странно, некоторые с крашенными «ирокезами» на голове. И… начали искать оружие. Почему-то прошел слух, что в Академии спрятано оружие. Муж уехал, я одна с ребенком. Меня будят прямо посреди ночи, шарят по комнате. Не церемонясь, грубо. Один вообще прямо сказал: «Коммунистическая с..а, я сейчас твоего выкормыша с 11 этажа выкину!». Представляете мое тогдашнее состояние?». Страшно.
- Вас причислили к сторонникам ГКЧП - противникам свободной России?
- Похоже, эти люди вообще всех, проживающих в общаге, причислили к неким врагам. Академия партийная же была. Хотя я в Астрахани занималась именно работой с неформалами, сторонниками самых демократических веяний, и в ретроградстве обвинить меня было сложно. Но разбираться никто не хотел. И тогда мне стало тревожно и обидно. Я не понимала — как можно строить новую свободную страну, опять разделяя людей на своих и чужих, формируя злость и агрессию?
А потом Академию закрыли. Опять же не разбираясь, как пережиток прошлого. Мы пытались ее спасти. Писали в разные инстанции, даже в ООН. Стипендии нас лишили, и пришлось нам питаться манной крупой на воде. Даже бастующие шахтеры, которые заседали недалеко от нашей обшаги, нас подкармливали. Приносили пакеты с едой. Они же понимали, что мы боремся не за «дело Ленина-Сталина», а за свое право закончить образование. Тем более, что поступали мы туда по конкурсу, а не по какому-то блату.
Мы добились. Нас оставили. Потом и Академию переименовали в РАГС и все пошло своим чередом.
- Закончили. Вернулись в Астрахань. 1992 год. И что дальше?
- Конечно, здесь меня никто не ждал. Обкомов и райкомов уже нет, прежняя работа закончилась. Предложили работу преподавателем в мединституте, и я согласилась. Но потом омоем возвращении рассказали Анатолию Петровичу Гужвину, с которым мы были знакомы по комсомольской работе. Он вызвал меня, мы поговорили, в том числе о необходимости усиления социальной работы. И он предложил мне возглавить управление труда. Я согласилась, тогда еще слабо представляя, какой это массив проблем.
Учиться управлять я начала у рядовых специалистов. Приглашала их к себе, они рассказывали о деталях своей работы, я вникала. И далее мы совместно разрабатывали предложения и новации. Мы, что называется, регулировали социально-трудовые отношения, занимались охраной труда, техникой безопасности, расчетом МОТ и выплат, искали варианты сглаживания социальных конфликтов. Времена были очень тяжелые, хотя это оцениваешь именно сегодня. Как вообще выжили? А тогда… работали, особо не стеная, в тех условиях, что образовались.
- Направлению Вашей работы вряд ли можно позавидовать. Вокруг озлобленные люди. Как и чем помогали?
- Мне кажется, я всегда умела находить общий язык с людьми. И тогда это очень помогало. Ведь менялась не только экономика, люди тоже менялись. Росла безработица, многие уходили в «челноки». Просто, чтобы выжить. А кто-то не мог измениться. Приходит, допустим, инженер с закрытого завода: «Я — специалист с огромным стажем, у меня трое детей, они голодают, а я ничего другого делать не умею и не хочу». И приходилось ему терпеливо объяснять, что ради детей нужно искать свое новое место в жизни.
Требовалось формировать новое сознание людей. А это чрезвычайно сложно. Тысячи людей привыкли работать в условиях советской экономики, где занятость была гарантирована. Они работали и верили, что завтра будет лучше, чем сегодня. По крайней мере — не хуже. А в действительности оказались никому не нужны. Например, только с трикотажного комбината тогда сокращали около трех тысяч сотрудников. И закрывались десятки других предприятий. Законодательство менялось. Одни законы кончились, другие еще не начались. Как помогать людям?
Но, конечно, только слов поддержки мало. Приходилось искать варианты. Например, была очень тяжелая ситуация на бывшем заводе «Прогресс». Там масса людей уходила на пенсию досрочно, в связи с тем, что работали с вредными металлами. Но, в новое время, по ряду причин, их этой пенсии лишили. А у людей нет другого дохода. Делегация пришла ко мне. Но завод был военным, все архивы и документы уже ушли, они закрыты-засекречены. Что делать? Пришлось через суд доказывать право этих людей на досрочную пенсию Доказали. Потом, через несколько лет встретила одну их этих женщин в парикмахерской. Она подошла: «А я каждый раз за вас Богу свечку ставлю! Спасибо, помогли!».
Мало того, что тысячи астраханцев лишились привычного образа жизни. Но к тому времени в область стали приезжать беженцы с Северного Кавказа. Кто-то бежал, что называется, в одних тапочках. И это также стало нашим фронтом работы — помогать в реабилитации и адаптации. Тогда, в середине 90-х, мы открыли специальный центр в Икряном, где и размещали беженцев.
- А во второй половине 90-х вы уже работали заместителем губернатора по социальной политике. Тут не только вопросы труда, но и множество других проблем. Или в это время уже было полегче, ведь пик реформирования к тому времени прошли?
- Нет, легче не было. Все эти проблемы начального периода реформ «аукались» вплоть до начала нулевых. Для примера скажу, что в 1996 году, когда мы выбирали президента, губернатора и мэра, задержки по зарплате достигали пяти-шести месяцев, а пенсий — семи! У меня на столе ежедневная почта высилась полуметровой горкой! И административные документы — распоряжения, постановления, законы занимали в ней очень небольшую часть. А основной частью были жалобы и обращения людей, сидящих без зарплат-пенсий-пособий-стипендий. Массовый крик: «Помогите!». Порой просто плакать хотелось от бессилия и отчаяния…
Бюджет был настолько тощим, что губернатор бросил клич помочь бюджетникам — собрать, кто сколько сможет. Обращались к бизнесу и промышленным предприятиям. Собрали. На полтора месяца хватило, чтобы залатать эту прореху. А что делать, если помощи ждать неоткуда? Анатолий Петрович Гужвин порой был вынужден брать на себя исключительную ответственность. Например, один раз приостановил на месяц выплаты в федеральный бюджет, чтобы погасить задолженность бюджетникам. А ведь это подсудное дело, представляете риск? Потом, конечно, все возместили, но действие было очень опасным Такое было время.
- Да, школу Гужвина сегодня вспоминают многие.
- Школа Гужвина — это, в первую очередь, умение и стремление слушать людей. Он возвращался домой, а у подъезда его ждали люди. Утром выходил — снова люди. И он со всеми говорил. А потом сразу же давал поручение своим профильным замам, в том числе и мне: «Ирина, надо помочь, поддержать, оказать содействие». Очень открытый был человек, все пропускал через себя, наверное, потому и умер так рано.
Искали варианты даже в тех ужасных условиях. Например, открывали мы в ту пору социально-реабилитационные центры в районах области. Для чего? Элементарно подкормить детей из совсем бедных семей. Помочь старикам, которые остались без дров и пенсий, пережить зиму. Оказать простую медицинскую помощь человеку, который социально дезориентирован и остался без крова и дохода.
Ведь тогда и в здравоохранении были чудовищные проблемы — люди шли в больницу со своими лекарствами, а главврачи утром звонили мне и предупреждали, что нет возможности делать даже экстренные операции! Порой было ощущение, что сверху навалилась огромная бетонная плита, сплошь состоящая из проблем, а конца и края им нет.
Поэтому школа Гужвина — это невозможность быть безучастным. А как можно быть безучастным, если на прием приходит женщина со слепым ребенком? И операция назначена бесплатная в Волгограде, да только вот добраться до Волгограда нет денег? Нашли, конечно, добрых людей, девочка обрела зрение.
- Ирина Васильевна, события начала 90-х до сих пор вызывают противоречивые оценки в обществе. Даже президент назвал распад СССР «крупнейшей геополитической катастрофой прошлого века». Кто-то и сейчас считает, что Союз нужно было сохранить. А кто-то, наоборот, уверен, что он был архаичен, не нужен и обречен на погибель. Ваше мнение — чего больше в том историческом переходе от СССР к РФ, от развитого социализма к рыночному капитализму, плюсов или минусов?
- Вы знаете, это очень сложный вопрос, на него сложно ответить линейно, ведь люди по разному порой оценивают плюсы и минусы. Поэтому нельзя никого обижать. Но если говорить только о себе, то я бы ответила, что минусов все же больше. Я выросла советским человеком, в среде, где не имели значения национальности. Сидела за партой с мальчиком-азербайджанцем, не зная, что он — азербайджанец. Мы всегда все друг друга поддерживали. И родиной считали не только Астрахань, но и Баку, Ригу, Алма-ату. Моя родина — Советский Союз, так мы были воспитаны, этим гордились. И мне не хватает этой общности, этого объединения людей разных национальностей.
И еще огромным минусом того реформирования 90-х, я считаю обесценивание привычных идеалов, ведь тогда даже героев Великой Отечественной войны как-то принизили, сделали второстепенными. Советское поколение просто заплевали. К счастью, сейчас, усилиями президента Владимира Путина, мы восстановили историческую память, сохранили корни.
Да, в ту эпоху реформаторы создали т. н. «плюрализм». Но что такое плюрализм, если нет основного устойчивого ядра? Атомизация. Броуновское движение. Все разбегаются в разные стороны, кто — в лес, кто — по дрова. И это очень опасно для государства и общества.
Слава Богу, сейчас такого нет, все вернулось в нормальное созидательное русло.
